И тогда я понял, что для меня не было никаких шансов добиться признательности у людей, не желающих понимать то, что открылось мне, какие бы доказательства я им не предъявил. Это освободило меня от утомительных попыток наладить взаимопонимание с широкой аудиторией и вернуло назад, к моим полевым исследованиям с доном Хуаном.
К.Т.: Должно быть вы знакомы с заявлением, что ваши труды опошлили духовные традиции коренных народов Латинской Америки. Обвинение строится так: "Легионы презренных подражателей носителям исконной индейской культуры, нечистых на руку барышников и доморощенных шаманов читали ваши книги и вдохновились ими." Что вы можете сказать в свое оправдание?
Карлос Кастанеда: Вот уж никогда не собирался создавать исчерпывающий каталог духовных традиций, так что считаю ошибочным оценивать мою работу в этом свете. Мои книги - всего лишь хроника наблюдений в довольно узкоспециальной сфере, написанная по мере моих сил достоверно. Да, я признаю себя виновным в этнографических исследованиях, которые мне, однако представляются не более, чем перенесением личного культурного опыта на бумагу. Смею заметить, что этнография немыслима без ведения записей. Что я и делал.
И что с того, что произнесенные слова становятся записанными, а затем и опубликованными, и уже будучи опубликованными, превращаются через акт чтения в идеи в умах совершенно незнакомых автору индивидов? Не слишком ли все здесь притянуто за уши? Да, мне несказанно посчастливилось, и мои книги читают по всему миру. Или кто-то собирается запретить людям читать то, что им вздумается и думать, как им хочется?
Нет, тогда мои книги доступны каждому, кто может различить буквы. А уж за все достоинства и недостатки своих читателей я ответствен не более, чем любой другой писатель. Так что давайте судить меня лишь за мои поступки. Вот за них я готов держать ответ.
К.Т.: А что дон Хуан думает о вашей всемирной известности?
Карлос Кастанеда: Бред, бестолковщина. Я понял это совершенно определенно, когда в свое время торжественно вручил ему экземпляр "Учения дона Хуана". Я сказал: "Это про тебя, дон Хуан." Он повертел книгу, перевернул ее, рассмотрел со всех сторон, пошелестел страницами, как колодой карт... и протянул мне обратно. Я был удручен и сказал, что хотел бы, чтобы он принял ее как подарок. Дон Хуан отвечал, что предпочел бы не брать ее, потому что, как он сказал: "ты же знаешь, на что у нас тут в Мексике идет вся бумага". И потом он добавил: "Передай своему издателю, чтобы следующую твою книгу он печатал на более мягких листочках".
К.Т.: Ранее вы отмечали, что дон Хуан преднамеренно использовал в своем обучении драматические моменты. И ваши записи в полной мере отражают такую позицию. Меж тем, подавляющее большинство остальных антропологических работ умышлено написаны нудным, монотонным языком, как будто чем больше их чтение утомит читателя - тем больше достоверности это им придаст.
Карлос Кастанеда: Описать мои удивительные приключения с доном Хуаном, как нечто скучное и дидактическое, для меня значило бы солгать. Мне потребовалось много лет, чтобы оценить тот факт, что дон Хуан был настоящим мастером в использовании разочарований, всевозможных отклонений от темы и частичных откровений, как способов обучения. Он прямо-таки стратегически смешивал откровения и обман в самых невероятных сочетаниях.
Для него было в порядке вещей утверждать, что обычная и отдельная реальности на самом деле неразделимы и должны рассматриваться как взаимосвязанные части чего-то большего, а на следующий же день опровергать самого себя, настаивая, что границы между отличными реальностями должны соблюдаться любой ценой. А когда я спрашивал, почему же так, он отвечал: "Потому что ничто не может быть более важно, чем удержание твоего личного мира неповрежденным". Он был прав. В начале моего ученичества это было для меня самым главным.
Потом-то я уже сам понял, что путь сердца требует полной отдачи, требует такого самоотречения, которое для неподготовленной личности просто головокружительно ужасающе. И лишь так можно достичь блестящих изменений. Также я понял причину по которой учение дона Хуана может и должно быть отклонено как "чистой воды аллегория" определенными специалистами, чья священная миссия заключается в всемерном укреплении границ, которые культура и язык накладывают на восприятие. - Это подводит нас к вопросу, кто определяет "правильное" культурное описание. В настоящее время некоторые из критиков Маргарет Мид заявляют, что она была "неправа" насчет островов Самоа.
Но почему бы не сказать менее догматично, что она представила лишь часть общей картины, субъективное описание, основанное на уникальным столкновением с экзотической культурой? Очевидно же, что ее выводы отразил и общественные взгляды ее времени, равно как и ее личные предубеждения. Кто обладает полномочиями разгородить науку и искусство? - Заявление, что искусство, магия и наука не могут существовать в одном месте одновременно, это устаревший пережиток философских категорий Аристотеля.
В социологии двадцать первого века мы должны будем избавиться от такого рода ностальгии по античным временам. Даже само понятие этнографии представляется мне чересчур закостеневшим, поскольку оно предполагает, что описание иных культур - целиком задача антрополога, между тем, как на деле этнограф столкнется с множеством граней чуждой культуры, имеющих лишь поверхностное отношение собственно к антропологии. Более того, сам этнограф не может являться стерильным инструментом науки. Как личность, он несет в себе не меньшую многогранность, чем тот феномен, который он описывает, и это неизбежно наложит отпечаток на его работу.
К.Т.: Таким образом, наблюдатель, наблюдаемый феномен и процесс наблюдения составляют неразделимое целое. С этой точки зрения действительность не просто воспринимается, она разносторонне интерпретируется различными наблюдателями, каждый из которых обладает своим уникальным взглядом на мир.
Карлос Кастанеда: Именно так. Колдовские традиции привели к осуществлению на практике некоторых теоретических предпосылок о природе восприятия, искажающего истинное положение вещей в соответствии с собственными представлениями. Потребовалось много времени, прежде чем я интуитивно догадался, что на самом деле существовало три Кастанеды: первый, наблюдающий дона Хуана, как человека и учителя, другой, являющийся подопытным образцом для его обучающих техник - учеником, и наконец третий, записывавший все эти приключения на бумагу.
Три здесь - число условное, олицетворяющее бесконечно менявшиеся мои воплощения. Точно так же непрерывно менялся и сам дон Хуан. Мы вместе пересекали разлом между миром повседневности и миром невидимым, который дон Хуан называл "вторым вниманием" предпочитая эту конструкцию термину "сверхъестественное".
К.Т.: То, чем занимаетесь вы, совсем непохоже на то, что считает своей задачей большинство остальных антропологов.
Карлос Кастанеда:Убежден, что тут вы правы на все сто! Кто-то недавно спрашивал меня, как, черт возьми, относятся ортодоксальные антропологи к Карлосу Кастанеде? Не думаю, что большинство из них вообще ко мне хоть как-нибудь относится. Некоторые должно быть несколько раздражены тем, чем я занимаюсь, но поскольку они не считают мои работы ни на грамм научными, они не особенно об этом беспокоятся.
Для большинства, зарабатывающих себе хлеб на этом поприще, антропологические исследования заключаются в следующем: вы приезжаете в экзотическую страну, останавливаетесь в отеле и не спеша потягиваете ледяной виски с содовой, в то время, как толпы туземцев валом валят к вам в номер и наперебой рассказывают о своей культуре. Они вещают вам о куче различных вещей, а вы нехотя водите ручкой в блокноте, чтобы потом, по прошествии еще многих запотевших стаканов с виски вернуться домой, загнать свои записи в компьютер и начать искать взаимосвязи и противоречия. Вот что для них такое - научный подход к антропологии. Для меня это - ад на земле.
К.Т.:Как в действительности вы пишете свои книги?
Карлос Кастанеда:Наши беседы с доном Хуаном на протяжении моего ученичества велись преимущественно по-испански. С самого начала я пытался убедить дона Хуана разрешить мне использовать магнитофон, но он сказал, что полагаясь на что-то механическое, мы ослабляем свой потенциал. "Это лишает тебя магической силы," - сказал он. - "Лучше учиться всем телом, тогда ты будешь помнить всем своим телом." Я совершенно не понимал тогда, что он имел в виду.
Постепенно я скопил множество записей его наставлений, а он то и дело потешался над моими стараниями. Он находил их очень забавными... А что до моих книг, так я сновижу их. Я собираю себя и свои записи -как правило днем, но не всегда - перечитываю их, попутно переводя на английский. Вечером я сплю и вижу, что я хочу написать. Затем я встаю и записываю в тихие ночные часы все то, во что превратились мои дневные мысли во время сна. К этому времени они уже согласованы и полностью приведены в порядок.
К.Т.:Вы когда-нибудь переписываете заново?
Карлос Кастанеда:Не в моих привычках так делать. Постоянное писание для меня скучно и утомительно. Сновидение куда лучше. Многие из моих тренировок с доном Хуаном были направлены на перестройку моего восприятия с тем, чтобы я мог удерживать образы моих снов достаточно долго для того, чтобы их как следует рассмотреть. Дон Хуан был прав насчет магнитофона и - теперь-то я и сам это понял - насчет моих записей. Они были моими костылями и больше я не испытываю в них необходимости. К концу моего знакомства с доном Хуаном я научился слушать, смотреть, чувствовать и вспоминать каждой клеткой своего тела.
К.Т.:Ранее вы упоминали о конце своего пути, а теперь вы говорите о про конец своего знакомства с доном Хуаном. Где он теперь?
Карлос Кастанеда: Он ушел Исчез.
К.Т.: Не оставив никакого ключа к разгадке?
Карлос Кастанеда: Дон Хуан сказал мне, что он собирался исполнить мечту каждого мага покинуть этот мир и отправиться в "невообразимые измерения". Он сместил свою точку сборки с ее обычной фокусировки на привычном человеческом мире. Мы это называли сгоранием изнутри. Это альтернатива смерти. Выбор прост: тебя или зарывают на два метра под землю под клумбой с чахлыми цветочками, или же ты сгораешь. Дон Хуан выбрал огонь изнутри.
К.Т.: Полагаю, что это способ стереть личную историю. Следовательно, этот наш разговор - своего рода некролог дону Хуану.
Карлос Кастанеда: Он сознательно выбрал такой конец. По собственной воле. Он хотел расширить свое естество, соединив физическое тело с энергетическим. Его приключение началось там, где маленькая лужица личности вливается в великий океан. Он называл это "окончательным путешествием". Такая безбрежность непостижима для моего разума, поэтому я должен отказаться от дальнейших объяснений. Понимаю, что принцип объяснения всего на свете призван защитить от страха перед неведомым, но тем не менее предпочитаю это неведомое.
К.Т.:Вы путешествовали, как никто другой. Скажите мне прямо: действительность - это в конечном счете безопасное место?
Карлос Кастанеда: Однажды я спросил у дона Хуана что-то в этом роде. Мы тогда находились одни посреди пустыни. Ночь, миллиарды звезд... Он искренне и дружелюбно рассмеялся. И сказал: "Разумеется, вселенная милостива. Она может уничтожить тебя, но в течении этого научит чему-нибудь безусловно стоящему.
К.Т.: Что ждет дальше Карлоса Кастанеду?
Карлос Кастанеда: Непременно дам вам знать. В следующий раз.
К.Т.: Будет ли следующий раз?
Карлос Кастанеда: Следующий раз будет всегда.
[страница 3/3]